И диким простором, безграничностью дремучих лесов, безбрежностью полей веяло от этой последней темной мудрости его; в ней слышался смятенный крик колоколов, в ней виделось кровавое зарево пожаров, и звон железных кандалов, и исступленная молитва, и сатанинский хохот тысяч исполинских глоток — и
черный купол неба над непокрытой головою.
Неточные совпадения
И он быстрым, невольным жестом руки указал мне на туманную перспективу улицы, освещенную слабо мерцающими в сырой мгле фонарями, на грязные дома, на сверкающие от сырости плиты тротуаров, на угрюмых, сердитых и промокших прохожих, на всю эту картину, которую обхватывал
черный, как будто залитый тушью,
купол петербургского неба.
Сперва никто не понимал, что это, — не понимал даже и я, кому (к несчастью) было открыто больше, чем всем другим. Это было похоже на огромный рой
черных аэро: где-то в невероятной высоте — еле заметные быстрые точки. Все ближе; сверху хриплые, гортанные капли — наконец, над головами у нас птицы. Острыми,
черными, пронзительными, падающими треугольниками заполнили небо, бурей сбивало их вниз, они садились на
купола, на крыши, на столбы, на балконы.
Только над головой большие звезды дрожали своими ресницами среди
черной ночи, да голубой луч от маяка подымался прямо вверх тонким столбом и точно расплескивался там о небесный
купол жидким, туманным, светлым кругом.
Густой парк Ореанды, благородные развалины Мраморного дворца, красный дворец Ливадии, правильные ряды виноградника на горах, и вот, наконец., включенный в подкову гор, веселый, пестрый, амфитеатр Ялты, золотые
купола собора, тонкие, стройные, темные кипарисы, похожие на
черные узкие веретена, каменная набережная и на ней, точно игрушечные, люди, лошади и экипажи.
Она о четырех углах, сто шагов по сторонам, три копья в высоту, ее средина — на двенадцати золотых колоннах в толщину человека на вершине ее голубой
купол, вся она из
черных, желтых, голубых полос шелка, пятьсот красных шнуров прикрепили ее к земле, чтобы она не поднялась в небо, четыре серебряных орла по углам ее, а под
куполом, в середине палатки, на возвышении, — пятый, сам непобедимый Тимур-Гуруган, царь царей.
Лучи заходящего солнца широкою струею лились сверху сквозь узкое окно
купола и освещали морем блеска один из приделов; но они слабели все более и более, и чем
чернее становилась мгла, густевшая под сводами храма, тем ярче блистали местами раззолоченные иконы, озаренные трепетным заревом лампад и свечей.
Собор внутри был полон таинственной, тяжелой тьмы, благодаря которой стрельчатые узкие окна казались синими, а
купол уходил бесконечно в вышину. Пять-шесть свечей горело перед иконами алтаря, не освещая
черных старинных ликов и лишь чуть поблескивая на ризах и на острых концах золотых сияний. Пахло ладаном, свечной гарью и еще той особенной холодной, подвальной сыростью древнего храма, которая всегда напоминает о смерти.
Блестели желтые огоньки за решетчатыми окнами церквей. В открывавшиеся двери доносилось пение. Тянулись к притворам
черные фигуры. Туда они шли, в каменные здания с придавленными
куполами, чтобы добыть там оправдание непонятной жизни и смысл для бессмысленного.
Наряду с
куполами храмов Божьих, подъезжавших и подходивших поражали высившиеся на площади, одна подле другой, несколько виселиц. Тут же были срубы с плахами и топорами наготове, чернелось и место для костра. Виселицы и срубы были окрашены в
черную краску и выстроены прочно, видимо изготовленные на многие годы.